Визуальный дневник – это картины, которые я пишу. Живопись помогает мне исследовать себя, свои корни и темы, которые в разные годы становятся ключевыми. То, что меняет мою реальность или разрушает её, находит своё отражение на холстах.

Когда появились рамы, я задумала писать картины. Писала/импровизировала, а потом села и поняла, что это карнавал, причём не Бразильский, а Венецианский с масками, «лицами», как их называли когда-то, и желанием человека хоть на не большой отрезок времени выйти за рамки социальных норм.

В своей книге о Венеции Аркадий Ипполитов пишет о сомнамбулическом состоянии, в которое попадает человек в этом городе, он спит и не спит одновременно. Чем карнавал, порождение Италии, не сон, а жизнь вне карнавала – не пробуждение. Но пробуждение, неуловимое, ускользающее, уже не чёткое. Потому что «бесконечность отражений, наполняющих Венецию» как будто становится причиной расслоения состояний личности. И кстати, самой личности.

Картины из триптиха описывают жизнь человека в ожидании карнавала, в момент карнавала и в момент пробуждения. Карнавал здесь – метафора исключительного события, которое происходит с человеком и меняет его, в конце концов превращая всю его жизнь в карнавал.

Катахреза – это троп. Сочетание слов, которые друг для друга не предназначены, можно сказать нелепое сочетание. Катахреза разрушает штампы речи, привносит в них новый неожиданный смысл. Это что-то между метафорой, где слова используются в переносном значении («Тоска необъятная жрала его» Н. Гоголь), и оксюмороном, где для сочетания используется слово ровно в противоположном значении («Как я хотел себя уверить, что не люблю её, хотел неизмеримое измерить, любви безбрежной дать предел» М. Лермонтов).

Катахрестическое сознание часто наблюдается у детей, для которых материальный мир это соединение дробных элементов. Как будто они берут наш общий хаос, хватают из него детали и собирают свою словесную лего-конструкцию так, как им кажется естественным, а мы смеёмся, потому что назвать дядю Васю дядей Гитарой, который гитарит, нельзя. А почему собственно нельзя, если дядя Вася – гитарист.

А если мы выросли и теперь понимаем, что детское непреднамеренное сочетание логически не согласованных между собой слов – это речевая ошибка. А что тогда для нас? Может быть, удача? Посмотрите на то, как пишет Платонов, и как меняется то, что мы видим, от его слов. «Горе человека идёт по ходу солнца; вечером оно садится в него, а утром выходит оттуда. Ведь я вечером стыл, а не утром», «Ночное звёздное небо отсасывало с земли последнюю дневную теплоту, начиналось предрассветная тяга воздуха в высоту», «Один человек растёт от дружбы другого, а я расту из одной глины своей души».

А если отойти от тропов и посмотреть на жизнь, линейна ли она, сочетает ли она только первично сочетаемые вещи (первично сочетаемые, конечно, для нас, мы проживаем жизнь только опираясь на своё восприятие). Из одного момента не вытекает следующий момент, а значит, вещи, окружающие нас, и события могут сочетаться необычным для нас образом. Материальный мир – это набор дробных элементов не только для детей, он по своей сути такой. И люди встречаются друг с другом порой странным образом. В своём триптихе мне хотелось показать линию взаимоотношений человека с другим человеком. Я называю это линией, но вы вольны раздробить её и воспринимать каждый этап как самостоятельный, не относящийся к предыдущему и последующему. Нелепое сочетание людей, для чего оно появляется в жизни? Может, для того, чтобы разрушить штампы жизни, привнести в неё новый неожиданный смысл.

Каждая из трёх картин написана на уже существующих картинах, это единственный такой триптих. Новая версия покрывает старую, от которой остаются шрамы.

В серии работ Camera Obscura я изучаю женскую сексуальность через своё восприятие «тёмных» сторон личности. Работы называются, как песни из одноимённого альбома немецкой певицы Nico.

«Сamera Obscūra в переводе с латинского – «тёмная комната». А в действительности это простейший вид устройства, позволяющий получить оптическое изображение объекта. Camera Obscura – это моя попытка посмотреть на сексуальность таким нетривиальным образом, подчинив её искусству. Моя задача – изучить то, что уже содержится в «тёмной комнате» и что может и должно попадать в неё; и перенести всё это на холст.

Сексуальность это внутреннее ощущение человека, поэтому у каждого она своя. Для меня она не только про красоту и яркость. Она странная, грубая, неидеальная. Она глубже, чем понятное удовольствие от обладания ей. Она медленная и тёмная. Поэтому краски грязные, поэтому лица не каноничные. Местами жуткие образы, но для меня важные и естественные, я бы даже сказала, натуральные.

Когда я была совсем крошкой, меня возили в деревню Дубёнки к 80-летней бабушке Лёле. Эта была такая мировая старушка, которая всю жизнь прожила в деревне. У неё не было детей, но она воспитала своих племянников, моего деда по папиной линии, его братьев и сестёр. А потом и моего папу. Когда родилась я, меня назвали в честь её мамы Аксиньи, только более современно Ксения. Папа из ротдома приехал в деревню и посадил в саду клён, которому сейчас столько же лет, как и мне. Папа тоже любил делать перформансы, и мне его очень не хватает.

Бабушка Лёля всегда называла меня «Портретная». В большой комнате на главной стене висело много чёрно-белых портретов всех наших родственников. И моё детское лицо было как будто с тех портретов, с каждого по чуть-чуть. Это означало, что я часть их семьи, что я похожа на неё, что во мне есть всё хорошее и всё плохое этого рода, и мне придётся принять это. За свою жизнь я повстречала огромное количество разных людей, и во мне есть частичка каждого из них. Я счастлива принять всё, что я получила. И хорошее и плохое, тёмные стороны и светлые.

Все автопортреты были на выставке «Портрет» в честь моего 27-летия в 2023г.

Фольклорная серия объединяет три масляные работы и написана под музыку разных народов. Например, работа «Икона» родилась под усвятские песни Ольги Сергеевой, ставшей музыкальным символом родины для Андрея Тарковского. Её голос звучит в последних кадрах «Ностальгии». На выставке «Тетрадь» в Санкт-Петербурге я исполняла три песни на фоне иконы: «Посею своё горе», «Ой вился хмель», «Ой кумушки, кумитися».

Отсылки к народному творчеству помогают мне глубже познать истоки моей личности. Я выросла в маленьком городке в собственном доме. Бабушка часто пела частушки и рассказывала истории про своё детство. Фольклорный текст лишён субъективного начала, в нём ощущается коллективное единение. Он возникает из ритуала, тесно связан с мифологией, отражает ментальность каждого народа. Многие сюжеты песен рассказывают про землю, живые растения; превращения людей в птицы, человеческого горя в цветы. В парадигме народного творчества жизнь подчинена воле природы и «племени». В моём искусстве я сливаюсь с предками и становлюсь частью общей культуры».